Данники и даннические отношения на руси х-хи вв. В дореволюционной и советской историографии

Книги / Киевская Русь. Очерки отечественной историографии / Данники и даннические отношения на руси х-хи вв. В дореволюционной и советской историографии

Страница 16

К числу приверженцев концепции государственного феодализма в Древней Руси принадлежит и Л. В. Милов. Подобно А. А. Горскому, он от­водит «дружинному компоненту» в организации феодальной эксплуатации населения ведущую роль. «Наиболее ярким выражением этого было полюдье, практика которого в X в., вероятно, имела уже давнюю традицию».

Необходимо сказать, что не все новейшие исследователи согласны с оценкой даней IX-X вв. как феодальных поборов. Мы уже упоминали А. Л. Шапиро, подвергшего критике представления о рентном существе даннических платежей в указанные века. Эволюцию дани в феодальную ренту историк связывает с возникновением феодальной вотчины, а не вер­ховной земельной собственности государства, персонифицирующегося в княжеско-дружинной знати. «Эксплуатация славянских племен и других народов киевскими князьями и дружинниками в X, а в значительной мере и в XI в., — пишет А. Л. Шапиро, — осуществлялась прежде всего в форме даней-контрибуций, в форме полюдья и других кормлений, в форме вир и иных судебных пошлин. Надо полагать, что в XI в. дань уже начала пере­рождаться в ренту продуктом и сливаться с нею, поскольку развивалось феодальное землевладение. Но, по источникам, этот процесс перерождения и слияния начинает прослеживаться лишь с XII века».' Важно подчерк­нуть в этих суждениях А. Л. Шапиро два момента: разграничение дани и полюдья, а также мысль о начале перерождения дани в феодальную про­дуктовую ренту, т. е. о незавершенности в Древней Руси превращения дани в феодальную повинность.

В. В. Мавродин, объясняя появление дани путем завоевания, подчине­ния племен оружием, замечает: «Дань—не феодальная рента. Платящие дань общинники еще не являются феодально-зависимыми людьми. Они платят дань и принимают участие в военных мероприятиях своих князей. И только. При этом дань— результат военных столкновений, «примучива-ния» или, наоборот, стремления избежать вооруженной борьбы («мира де­ля»). Платят дань только покоренные силой оружия «люди» разных племен и земель неславянского и славянского происхождения».

Говоря о смердах-данниках, В. В. Мавродин отмечает, что «уплата дани еще не делает смерда феодально-зависимым. Смерд-данник, состоя­щий „под данью" — „подданный", но он может оставаться свободным об­щинником».' По мере захвата князьями и боярами земель и угодий смер­дов, последние становились феодально-зависимыми, а их повинности в пользу господ приобретали феодальный характер, а дань «перерастала в оброк».

Иначе, чем Л. В. Черепнин и его последователи, представлял историю даннических отношений на Руси А. А. Зимин. Вместе с другими исследова­телями он указывал на прочность общинных порядков как на одну из осо­бенностей исторического развития древнерусского общества. Вервь Древ­ней Руси была настолько сплоченной и мощной социальной организацией, что «долгое время решительно противостояла нажиму феодалов, препятст­вовала их внедрению в крестьянские миры. Ее подведомственность фео­дальной власти на большей части территории Древнерусского государства ограничивалась платежом даней (полюдья) и судебной подведомственно­стью князю. Только ко второй половине XI в. относится начало процесса трансформации дани в ренту продуктами».

Возражала против отождествления дани с феодальной рентой В. И. Горемыкина. Дань появляется на той «ступени развития, когда внутри общества получение прибавочного продукта было сопряжено с известными ограничениями, связанными с родовыми традициями». По мнению В. И. Горемыкиной, дань, будучи своеобразным откупом за мир, имела гра­бительскую сущность, неизменную «до конца существования Киевской Ру­си». Вместе с тем в XI—XII вв. дань наряду с «продажами» — форма «госу­дарственного налогового обложения, идущего в пользу осуществлявшего публичную власть князя». При этом В. И. Горемыкина говорит о том, что «налог являлся формой зависимости от государства, но он не был феодаль­ной рентой», поскольку «государство, возглавленное киевскими князьями, нельзя рассматривать как «феодальный домен», так как князья не были феодалами, а являлись суверенами территории, на которой осуществляли свою власть .».

Следует заметить, что у В. И. Горемыкиной дань-грабеж и дань-налог не сопоставлены и не разграничены должным образом, отчего ее представ­ления о данничестве на Руси выглядят несколько сбивчиво. Она, кроме то­го, смешивает дань и кормления, что, на наш взгляд, неверно. Но ее стрем­ление отделить дань от полюдья с точки зрения внешней и внутренней экс­плуатации надо только приветствовать.

Итак, проблема даней и даннических отношений в Киевской Руси ре­шается советскими учеными далеко не однозначно. Какие выводы следуют из разобранного нами историографического материала?

Прежде всего, можно утверждать, что советские исследователи добились крупных успехов в изучении древнерусских даней, продвинувшись намного вперед по сравнению с дворянскими и буржуазными историками. Этому способствовало то обстоятельство, что наши ученые, в отличие от своих дореволюционных предшественников, рассматривали вопрос о данях даннических отношениях на совершенно новой методологической основе — марксистской теории исторического процесса. Впервые в науке была поставлена проблема дани как земельной феодальной ренты, что само по себе (независимо от положительного или отрицательного ответа) широ­ко раздвинуло перспективы в изучении данничества, соединив даннические отношения с важнейшими социальными процессами, протекавшими в Древней Руси.