Советские историки о смердах в киевской русиКниги / Киевская Русь. Очерки отечественной историографии / Советские историки о смердах в киевской русиСтраница 6
Мы привели столь пространную выдержку, чтобы показать, каким образом по поводу смердов были найдены точки соприкосновения В. В. Мавродина с положениями Б. Д. Грекова. Однако уже в следующей (1956 г.) работе по истории Древнерусского государства В. В. Мавродин изъял цитированный текст. Вместе с тем он внес и некоторые изменения в прежние формулировки характеризующие положение смердов в Киевской Руси. Здесь В. В. Мавродин отмечает, что к термину «смерд» постепенно переходят функции терминов «люди», «простая чадь», он исключил тезис о смердах как особой категории зависимого сельского населения. Но мысль о том, что смерды поначалу являлись данниками, подвластными князю и дружине, а потом— зависимыми от частных землевладельцев общинниками, уплачивающими своим господам оброк — феодальную ренту, сохранялась.
Ценные соображения о смердах содержатся в книге Б. А. Романова «Люди и нравы древней Руси». Автор в довольно осторожных выражениях говорит о неславянском («дорусском») происхождении слова «смерд». Первоначально смерды на Руси формировались за счет покоренных правителями «полянской Киевщины» племен древлян, северян, радимичей, вятичей и прочих незадачливых соседей «внутренней Руси». Завоеванные киевской знатью восточнославянские и иноязычные племена становились смердами-данниками. Они — жертва экспансии Киева, «колониальный, в сущности, элемент».' Последствия завоевания, подобно проклятию, тяготели над смердом и во времена Русской Правды: «Пропасть лежала между этим смердом и „культурной" частью, господствующим классом феодального общества, постоянно подновляемое наследие эпохи постепенного покорения киево-полянским центром прочих восточнославянских племен. Исходное отношение победителя и побежденного оставалось в XI—XII вв. для смерда, как и для бывших победителей, бытовой реальностью. Смерд, с точки зрения этих киевских господ, — это вроде как бы и не человек. Из их среды пошла пословица: „Холоп не смерд, а мужик не зверь". Ведь это значит, что нельзя обращаться с мужиком, как со зверем, а с холопом, как со смердом; что мужик все-таки не зверь, а холоп все ж таки не смерд. То есть: если холоп равен мужику, то смерд равен зверю. Такова была первичная расценка смерда и холопа на господском языке».
В Правде Ярославичей была впервые предпринята попытка защитить жизнь смерда, включить его в сферу княжого права: за голову смерда законодатель назначил столько же гривен, сколько за убийство холопа. Тем самым, по словам Б. А. Романова, «смерда подымали до холопа». Больше того. Правда Ярославичей преследовала задачу правовой постановки смер-дьего вопроса, вводя смердов в «союз княжой защиты», провозглашая «свободу» смердов, «сделала признаком этой свободы личную ответственность смерда за преступления, платеж „продажи". Этим смерд резко отличен был от всякого вида холопов, что и было разъяснено в ст. 45 и 46 „Пространной Правды". Но такая „защита" таила в себе . трагическое для смерда противоречие. Слишком дорогой ценой приходилось ему покупать свою свободу. И это обстоятельство обратилось, конечно, в еще один лишний стимул, гнавший русского и нерусского смерда-земледельца при случае в зависимость от феодала тоже в поисках защиты, только иного типа». Смерды вливались в состав «феодальной челяди», превращались в холопов, рядовичей, закупов, сирот и т. д. Класс смердов таял, чем были обеспокоены древнерусские политики второй половины XI в., которых пугала «перспектива распыления, феодального разорения и разбазаривания смердьих кадров путем увода их в холопы и ухода их в закупы и вообще в частные дворы и хозяйства».