Дорога на КиевКниги / Дорога на КиевСтраница 14
Освободившись, долго разминали затекшие конечности, осматривались, хотя осматривать было нечего. Темница представляла из себя тесную, высокую земляную каморку с оконцем под потолком, через которое поступал свежий воздух. В углу пол устилал тонкий слой соломы. Забравшись на плечи Даниле, я выглянул в оконце. Оно было пробито в каменном фундаменте терема и прикрыто кованой решеткой, нижний его край находился вровень с землей. Окно было недостаточно большим, чтобы в него можно было пролезть, да и будь оно попросторней, сбежать незамеченными вряд ли удалось, потому что выходило оно на задний двор, где готовили съестное, толклась дворня, отроки и гридни.
— Худо дело. — Я рассказал Даниле о том, что увидел. — С той стороны, если постараться, выдернуть решетку можно.
— Стало быть, будем думать, как попасть на ту сторону.
Он подошел к двери и стал барабанить ногой. Ответ оказался неожиданным: окно закрыли мягкие сапоги степняка.
— Чито стучишь? Конязь сказала до утра сидеть, думать.
Мы едва успели броситься в угол на солому, но потом я подумал, что при ярком дневном свете разглядеть, что мы освободились от пут, почти невозможно.
— Пить хочишь?
— Давай, — буркнул Данило.
— На!
Раздалось журчание и в оконце потекла дурно пахнущая струйка — хорошо что на нас не попал. На дворе захохотали — «шутка» степняка понравилась.
Данило зашипел от бессильной злости, да и у меня кулаки зачесались.
— До того, как они меня убьют, я их десятка два голыми руками передушу!
— Им тебя убивать нельзя.
— Тем более.
Мы уселись в угол и проговорили до вечера. Данило рассказывал о своих походах и подвигах, а мне и рассказать было нечего, я сидел и внимал. Бабка говорила, что умный человек все время учится, даже когда слушает. Я себя умным не считал, но слушать других любил. Когда надоедало, выходили в центр нашей ямы и начинали бороться. Один раз я даже положил его, наверное потому что Даниле было не до борьбы, я это чувствовал.
Ни еды, ни воды нам так и не принесли. Пару раз в окно заглядывал давешний тюремщик, издевался, а когда я пообещал, что самолично вырву и скормлю собакам то, из чего он нам воды налил, рассердился:
— Русская свинья! Я твою маму…
— Был ты моим папой, я бы тебя еще в колыбели задушил!
— Буду воеводой у здешнего князя — первого тебя на кол посажу! — пообещал Данило.
Видимо, такая возможность тюремщику пришлась не по душе, потому что он, ругаясь, отошел.
— Силу за собой чувствует, мразь. Мне бы с ним в чистом поле встретиться, я его одним мизинцем…
Я посмотрел на его сжатые до хруста кулаки-кувалды и ни на секунду не усомнился, что будь Данило даже с одним мизинцем, от степняка осталось бы мокрое место.
Прошло время, на дворе стемнело, говор и шаги стали утихать. Когда мы почти потеряли надежду, в оконце кто-то поскребся.
— Тихо! — послышался шепот Всеслава. — В тереме пируют, но во дворе все равно стража стоит.
— Где?
— У ворот, у крыльца и дворы обходят.
— Эх, меда бы сейчас? — мечтательно вздохнул Данило.
— Нашел время! У посадника перед смертью попросишь, — зашипел я на него.
— Да не нам, чудило, а страже подсунуть.
В окне я видел только силуэт Всеслава, но почувствовал, как он усмехнулся.
— Не один ты такой умный. Я бочонок уже выкатил. Как Медведица опрокидываться начнет — приду снова, а пока держите…
Мы услышали, как что-то звякнуло о пол. В свете звезд, пробивавшемся в темницу, различили пару ножей и короткий меч, какими нас загоняли стражники. Я подумал, что его хозяин наверняка спит где-нибудь в амбаре… вечным сном. Ножи были швыряльные, такими дед Еремей учил меня попадать в цель и своего достиг: я с сорока шагов вонзал нож в тонкую березку и промахивался один раз из ста.